Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - Страница 22

— А ведь наш степной аэродром, Саня, был тогда в восьмидесяти километрах от китайской границы. Могли бы и ВНОСовцы нас своевременно предупредить — ежели бы телефонные провода кто-то заранее не порезал… Да, а наше сраное Высокое — теперь аж в целых трех верстах от границы немецкой. Накроют нас здесь злодеи как слепых котят решетом… Поэтому, товарищ майор, — произнес вдруг решительно Васильев, — слушай боевой приказ. Перебазируемся на 45-ю авиабазу. В Кобрин.

Мищенко был непритворно удивлен:

— Куда-куда? На сорок пятую? Так ведь там аэродром закрыт, ремонтируется? Полосу там бетонируют, что ли…

— О! Ты об этом знаешь! — Васильев был явно удовлетворен таким изумлением старого товарища: — И я про это знаю. И немцы — да я в этом просто уверен! — тоже об этом знают… А вот про то, что тамошние зека полосу уже разровняли под бетонирование и щебень укатали — немцы знают вряд ли. Я и сам вчера случайно узнал, у меня там кум службу тащит… Конечно, тяжелые машины там сейчас не посадишь, но наши «Чайки» — почему же нет?

— Слушай, я не понял, это как — вот так мы просто возьмем и перебазируемся? Без приказа?! — Мищенко, службист до мозга костей, был предельно возмущен таким самоуправством командира.

С нервическим смешком Васильев успокаивающе отвечал другу:

— Да ведь по правде мы же вовсе и не перебазируемся, чудак ты человек, а мы просто — ноги уносим. Есть же ведь разница? Шутка.

— Ха! Ха! — дисциплинированно поддержал командира Мищенко.

— Значится, так, — рубанул майор. — Мы проводим внеплановые учения по ночному групповому перелету. Тебя ТАКОЙ вариант устраивает?

— Хорошо! Внеплановые учения? От чего же нет, это можно. Это, наверное, подойдет… — все-таки еще несколько сомневаясь, покачал головой начштаба.

— Тогда готовь боевое распоряжение и кликни полкового штурмана — пусть готовит полетное задание и схему перелета. Через два часа — вылет всем полком.

— Два часа — это слишком мало! — с сомнением опять покачал головой майор. — Не успею!

— Знаю сам, что мало. Знаю! Не сепети, дружище… ты вот лучше как-нибудь возьми да и успей. На то и война… то есть инцидент. И еще. Немедленно, сей же час, отправь в Кобрин машины с техниками — по одному на самолет, под командой полкового инженера… Эх, жалко, что новехонькие И-ЭЛ-Два взять с собой нельзя… ведь восемь штук их — ох, как их мне жалко… да ведь они в ящиках, не увезем.

Васильев походил еще по штабу, туда-сюда, в раздумчивости. Зачем-то поднес к носу горшок с цветущей геранью, понюхал, фыркнул как кот. Поставил осторожно цветок на прежнее место. Не оборачиваясь, глухо сказал, скорбно опустив плечи:

— А сам, Саня, ты сейчас же садись на УТ-2 и немедленно мотай в Кобрин. Найди первым делом моего кума, старшину Толика Галагана, скажешь ему, что я тебя послал — он все и всех там знает. Поднимайте там БАО, выложите из фонарей старт… впрочем, в четвертом часу — уже светает, так что, наверное, сядем по светлому…

— И… это… — обернувшийся к своему другу командир несколько смутился. — Знаешь, ты Знамя Части с собой возьми, понял?

— Почему?!

— Потому. Что. Я. Так. Решил. Ну, давай, давай, шевели булками… Надо отсюда удирать. Ох, чует мое сердце… Надо!

...

…Расстрелянный практически в упор немецкой полевой артиллерией, 74-й ШАП к 4 часам утра был уже мертв… как и его командир — майор Васильев, сгоревший в своем самолете, и не в воздухе, а на земле…

22 июня 1941 года. 01 час 18 минут.

Крепость. Центральный остров. Главный оборонительный вал (по-научному именуемый «рондо редюита», но мы, писатели, народ дикий, поэтому будем для простоты говорить «вал»)

Звякают красноармейские лопаты по обломкам кирпича — старого, красного, «довоенного».

— Што ты тут роешь, небога, што гэта за ямка заячья? — Красноармеец Кныш накинулся на молодых бойцов с яростью, трудно предположимой в таком милом дядьке. — Та хрен с им, с УставАм вашим! Траншею, траншею мы копать будем… ну, ежели не успеем, так хоть выроем окоп! В окопе, братцы, там хорошо, там же ведь все рядом, соборно, на миру. А в тэтой ямке будешь сидеть, как тот суслик, ничего не видя, усего боясь и сам себя жалея…

Потом, прищурив, будто прицеливаясь, глаза, оглядел внимательно вал, добавил с тоской:

— Эх, мне бы сейчас сюда мой верный кулемет, да патронов побольше, да бочку воды… Да я тут до морковкина заговения просижу… — И уверенно добавил: — Ройте, усердней ройте, братцы, родная землица — она одна русскому солдату защита и спасение… сам проверял!

22 июня 1941 года. 01 час 49 минут.

Брестская крепость. Северный остров. ДНС № 5

Осторожный стук в дверь…

Босая Августа, в накинутом на плечи халате, под которым видна ночная рубашка, шлепая ногами по крашеным доскам пола, испуганно спрашивает:

— Кто там?

— Августа, открой, это я, Шура…

— Ой, Господи, Шурка, что случилось-то? Заходи… тихо только, маленький дрыхнет…

— Буди его, — решительно говорит соседка. — И сама давай, собирайся — к нам посыльный из полка приходил, велел всем спускаться в бомбоубежище…

— Шура, слушай, ты меня, конечно, извини, подружка, — Августа строго поджала губы, — но меня ваши полковые тревоги уже не касаются! Мы уже на дивизии, — с гордостью заявляет женщина. А потом, с досадой, добавляет: — Это просто свинство какое-то! И Юрку я только еле-еле уложила, потому как всю ночь под окном то солдаты топают, а то техника скрежещет. И что, мне опять его будить, одевать?! Не пойду. Хватит с меня ваших осоавиахимовских игрищ…